В техникуме

  В 1930 году Соня Тимофеева окончила 7 классов. Она была круглой сиротой. Старшим братьям и сестрам было не до нее,  все жили тесно и бедно. Соне было всего 14 лет, но помощи и совета ждать было не от кого. Она забрела в сквер напротив оперного театра, уселась на скамейку и глубоко задумалась о своем будущем. Рядом лежала кем-то оставленная газета. Развернув ее, она  увидела объявление о дополнительном наборе в недавно организованный Химико-технологический техникум.  И Соня решила рискнуть.

Техникум этот располагался почти в центре Свердловска на углу улиц Декабристов и Белинского. Директор встретил ее радушно, и, обозрев хорошие отметки в свидетельстве об окончании семилетки, распорядился, чтоб ее приняли без экзаменов. Узнав об ее бедственном положении, он пообещал общежитие и стипендию.

Окрыленная, Соня побежала домой забрать скудные пожитки, но сестра набросилась на нее, обвиняя в черной неблагодарности. Она заявила, что в этом доме ей ничего не принадлежит, а в техникум она поступила якобы за тем, чтобы гулять с парнями.  Не в силах перечить сварливой сестре, Соня ушла в чем была – в стареньком платьице и брезентовых тапочках.

Заботливый директор навестил вновь принятых учащихся в общежитии – огромном спортивном зале, где поставили ни много, ни мало, сто кроватей. Увидев, что у Сони совсем нет вещей, он  написал записку, по которой ей на складе выдали  юбку и гимнастерку с портупеей через плечо. В те времена это было даже модно.

Вскоре начались занятия. Пока было тепло,  Соня радовалась произошедшим в ее жизни переменам, но с наступлением холодов начались проблемы. Во первых, у Сони не было ни верхней одежды, ни обуви, а во вторых, в общежитии никак не могли наладить паровое отопление. 

Первую проблему она решила – поступила на работу в столовую, где по вечерам мыла пол и чистила огромные кастрюли. В столовой было тепло, и со дна кастрюль часто можно было наскрести немного еды. К ней приходили голодные подружки, и они вместе доедали эти остатки. Накопив немного денег, Соня на рынке купила себе старенькое пальтишко и поношенные  ботинки.

Холод в общежитии стоял страшный. Буржуйки ставить не разрешали, да и никакая печка не согрела бы такое огромное помещение. Рядом находилась небольшая комнатка, где был титан. Пока он был горячим, учащиеся битком набивались в эту коморку, чтобы немного согреться. Кто-то придумал сдвинуть все кровати и соорудить над ними нечто вроде  шалаша. Спали вплотную прижавшись друг к другу, а освободившимися матрацами прикрывались. Так кое-как и перезимовали. Удивительно, что никто не заболел. Многие были из деревень, закаленные, не привыкшие к удобствам. 

Очень часто вместо учебы всех направляли на субботники – выгружали вагоны,  расчищали пути от снежных заносов, сортировали овощи на складе, стеклили строящиеся цеха Уралмаша. Иногда поднимали и по ночам. Труд этот никак не оплачивался. Было очень тяжело, холодно, голодно, но никто не роптал. Наоборот, все гордились тем, что помогают молодой республике Советов строить Первую пятилетку.

Всем малообеспеченным выдали талоны на питание, но деньги за них вычитали из стипендии. Столовая находилась в бывшей трапезной монастыря, что на улице Декабристов. Кормили в основном селедкой. Соня на первых порах очень стеснялась есть при большом скоплении народа и подолгу ждала, когда освободиться место в углу. Потом привыкла.

Со стипендией тоже вышла загвоздка. Первые месяцы деньги учащимся не платили. В этом было повинно управление торговли, которое не перечисляло деньги техникуму. На всеобщем собрании постановили послать делегацию к руководителю, который мог бы решить этот вопрос. В числе делегатов была и Соня.  Кто-то придумал смастерить рогожное знамя, с которым процессия торжественно прошла по городу. Знамя это со словами: “Спасибо за вашу заботу о нас”,- вручили смущенному чиновнику. С той поры стипендию платили аккуратно, а к праздникам даже привозили гостинцы.

Каждую осень учащихся направляли в деревню. Группе, где училась Соня, выделили обширный участок поля. Работали от зари до зари. Картофель выкопали, высушили и заложили на хранение в овощехранилище, вырытое тут же у поля. Спали в этих же буртах, прикрывшись для тепла картофельным ботом. Никаких постельных принадлежностей не было. Ели картошку, сваренную на костре в ведре. Потом это ведро мыли и кипятили в нем воду. Заправив кипяток травами, собранными в соседнем лесу, пили “чай”. Через день  привозили молоко и хлеб. Каждому доставалось по кружке молока и по два ломтя хлеба.

В другой раз их снова послали в тот же колхоз на соседнее поле убирать капусту. Условия жизни были те же, но на этот раз после уборки вилков все дружно солили капусту   в подземном хранилище рядом с полем. Девушкам покрупнее выдали большие чистые брезентовые сапоги, которые надевались прямо на обувь и завязывались выше колена. Они залезли в большие деревянные чаны и утрамбовывали капусту ряд за рядом. Остальные шинковали кочаны на столе. Ряд мелко нарезанной капусты перемежали с половинками и четвертинками. Соль сыпала женщина в белом халате, строго следящая за технологией заготовки.

За время пребывания на уборочной не только никто не болел, ни у кого не было даже легкого недомогания. За работу эту не платили ни рубля, но не роптали, не сбегали, все были веселы и горды тем, что помогают Родине.

На одном из комсомольских собраний решался вопрос о помощи в ликвидации неграмотности. Желающих было много, но назначали только лучших, в том числе и Соню, хотя она и не была комсомолкой. Ей выдали справку для бесплатного проезда на автобусе, и она ездила через день в столовую, расположенную в бывшей церкви ВИЗовского завода. Она учила всех неграмотных работников этой столовой чтению, письму и счету. Работа эта не оплачивалась, все держалось на энтузиазме. В конце учебного года специальная комиссия проверила, хорошо ли Соня учила своих подопечных.

Костяк Сониного курса составляли Аркадакские ребята. Село Аркадак стоит на высоком берегу Волги. Почему они поехали учиться так далеко от родных мест, Соня как-то не догадалась у них спросить. Ребята эти были как на подбор рослые, красивые, хорошо учились,  были активистами, застрельщиками всех хороших начинаний. Никто не пил, не курил и не был замечен ни в каких неблаговидных поступках. Одного из них, Юру Етеревского, Соня помнила до конца своих дней. Все ребята из Аркадака прекрасно пели и часто под гитару исполняли старинные песни  на несколько голосов. Особенно хорошо у них получался романс  “Глядя на луч пурпурного заката”. Для выходцев из деревни они были подозрительно всесторонне развиты.

В те годы повсеместно боролись с религией. За слова “слава богу” или  “сохрани господь”  нещадно ругали на собраниях. Особо упорствующих исключали из комсомола и из техникума. Доносительство в те годы не только не осуждалось, но всячески приветствовалось. В техникуме были люди, которым нравилось выявлять “классово чуждые элементы”. Они гордились собой, были в авторитете у руководства и искренне считали, что делают благое дело.

Танцы и модная одежда считались буржуазными предрассудками и жестко искоренялись. Одна девочка с Сониного курса красиво одевалось – бантики, крахмальные вязаные воротнички, все выглажено, вычищено. Девочка эта жила с мамой, которая  перешивала дочке свои старые платья. “Отстаньте от меня, я одета по возрасту”, — отмахивалась она от назойливых критиков. Устроили собрание и чуть не исключили модницу из техникума.

Соня знала, что соседка по койке в общежитии – дочь бывшего попа. Она  не собиралась доносить на нее, но та все равно очень боялась и не раз плакала по ночам, умоляя Соню молчать о прошлом ее семьи.

Не раз придирались и к Соне. Кое-кому казалось подозрительным, что она часто напевает отрывки из оперных арий, знает немецкий язык, что у нее “царское имя” и “благородная” внешность. Соня оправдывалась тем, что ее родители, которые давно умерли, были выходцами из крестьян Каслинского завода. А с ариями она знакома потому, что мама ее работала в оперном театре контролером, а отец строил этот театр. Соней же ее назвали, потому что в семье было много дочерей, и как-то же надо было назвать младшую. Бдительные активисты в стремлении вывести Соню “на чистую воду” дошли до того, что ходили на кладбище проверять, действительно ли ее родители там похоронены.

На третьем году обучения  студентов послали на практику в разные города. Соне достался Кизел. Привокзальная площадь этого шахтерского городка была заполнена хмурыми крестьянами с узлами и котомками. Бабы голосили, младенцы плакали. Зрелище было душераздирающим. Не сразу Соня поняла, что это раскулаченные. Их сорвали с родных мест и везли в северные леса на лесоповал, где многие нашли свою смерть.

В Кизеле Соня работала кассиром в рабочей столовой, жила на частной квартире. Одна из жиличек хозяйки накануне вышла замуж, а на следующий день получила письмо от родителей. Те писали, что у них отняли корову, дом, все имущество, и теперь их везут неизвестно куда. Писали с дороги, просили дочь не менять адрес, чтобы легче было связаться с ней, когда прибудут на место. Новобрачная в слезах рассказала об этом мужу. Тот закричал: “Почему ты не сказала мне, что ты дочь кулака? Я уйду от тебя, а то со мной будет то же самое”, — и ушел от молодой жены, забрав свои вещи.

Когда после нескольких месяцев практики Соня вернулась в техникум, ее никто не узнал. Сокурсники ходили мимо, как будто эта девушки им незнакома. Соня не могла понять, в чем дело. Вдруг кто-то из ребят закричал: ”Ребята, так это же Сошка”! После довольно продолжительной “немой сцены” все радостно бросились к ней. Оказывается, за время отсутствия она выросла на 17 сантиметров и изрядно поправилась. Из тщедушного  подростка она превратилась в высокую статную девушку.

После окончания техникума, Соню распределили в Березники, но демобилизовавшийся накануне брат Василий упросил, чтоб она поехала куда-нибудь поближе. Обменявшись с одним из выпускников, родом из Березников, Соня уехала в Нижний  Тагил, где прожила  последующие  40 лет.  Так закончилась Сонина юность.